Археология наоборот: Erasure Notebooks by Mary Ruefle
Свежая рассылка Остина Клеона принесла ссылку на текст про «Erasure Notebooks» поэтессы и художницы Мэри Руфл.
Руфл покупает дешёвые девятнадцативековые книжки на барахолках и затем... стирает их тексты. Ну, картинки из других книжек иногда вклеивает или сама что-то рисует. Но главное, чем она занимается последние годы каждый день — она закрашивает текстовыделителем (карандашом, тушью, гуашью) по две страницы текста, оставляя лишь разрозненные фрагменты. Руфл называет их «найденными стихотворениями».
В 2025-м в Штатах проходит выставка этих её «стираний».
Моей первой реакцией, когда я увидел работы Руфл, было отвращение. Поясню, почему. Я музейный работник, и много работаю с архивными документами, старой литературой. Для меня любой старый письменный текст, который дошёл до наших дней — чудо, которое следует сберечь. А тут — дама, которая черкает в старых книжках. Ну, камон.
С другой стороны, я совершенно спокойно отношусь к заметкам на полях. Я и сам активно их оставляю в своих книгах: подчёркиваю важные моменты, клею цветные стикеры. В книжках по программированию вклеиваю целые листинги с кодом, которые лучше соответствуют изменившемуся с моменту выхода книги подходу к программированию. Всё это дополняет исходный текст.
Другой пример — журналинг — ведение travel journal или чего-то подобного, обычно в Midori Notebook. Владелец такого дневника самостоятельно заполняет его изначально пустые развороты рисунками, вырезками из буклетов или газет, билетами на самолёт или в музей, бусинами, засушенными листьями или цветами — всем, что показалось важным, любопытным или просто примечательным или забавным. Автор такого дневника создаёт собственный нарратив на прежде пустых страницах.
Мэри Руфл, в свою очередь, не читает книгу. По её словам, она производит «археологические» раскопки, а затем создаёт на основе найденных фрагментов новые смыслы:
…and if I am an archeologist among words it is with twist I must find new societies under the old ones, perhaps even ones that don't get exist.
Здесь во мне возмущается уже историк: занятие словесной «археологией» есть красивая, но абсолютно неверная метафора. Настоящий археолог не вырывает найденный фрагмент из контекста культурного слоя, чтобы придумать ему новый смысл. Археолог занимается ровно противоположным — старается воссоздать изначальный контекст бытования предмета.
Моя эмоция от знакомтсва с работами Руфл оказалась чересчур сильной. А потому я решил посмотреть видео с художницей (39 минут и 56 секунд неспешного чтения эссе с листа за потрёпанной кафедрой), в котором она толкает спич по поводу своих Erasure. Потому что нельзя судить о чём-то по первому впечатлению и, тем более, отталкиваясь от своих эмоций. Вернее, можно, но это будет глупо и совсем уж непрофессионально (даже в контексте личного блога).
Руфл честно говорит: первую половину жизни я привносила в этот мир новые слова, а всю вторую — стираю их, и надеюсь заниматься этим и на смертном одре. Это всё здорово, но есть нюанс: она приносила в этот мир свои слова, а стирает чужие.
I spent the first half of my life leaving words in the world and I will spend the last half taking them out.
В своём видео она приводит массу художников и поэтов, которые весь XX век работали с техниками стирания и/или нахождения нового в уничтожаемом старом.
Важнейшим здесь, конечно, будет Том Филлипс с его проектом A Humument, начатым в 1966-м и выдержавшим шесть изданий. Филлипс приобрёл у букиниста викторианский роман, каждую страницу которого переработал в коллажной технике. А затем ещё, и ещё, и ещё.
Нельзя не отметить и Роберта Раушенберга, в 1953-м стёршего рисунок Виллема де Кунинга. Любовник Раушенберга Джаспер Джонс обрамил работу позолоченным багетом и прикрепил к ней подпись: Erased de Kooning Drawing, Robert Rauschenberg, 1953.
Молодой Раушенберг попросил уже известного тогда де Кунинга подарить ему один из своих рисунков, чтобы затем его стереть. Де Кунингу идея не понравилась, однако рисунок молодому коллеге он выдал.
When I just erased my own drawings, it wasn’t art yet. And so I thought, Aha, it has to be art. And Bill de Kooning was the—was the best-known acceptable American artist, well known, that could be indisputably considered art.
Весь этот текст родился из попытки разобраться в моих негативных эмоциях от работ Руфл. Что-то в них настолько сильно меня зацепило, что я провёл несколько часов в попытке разобраться, что именно. Наверное, самое важное для меня здесь — отсутствие уважения к вещи. Книгу кто-то когда-то писал, затем печатал, переплетал, продавал и, наконец, покупал. Быть может, текст был плох, но книга, как артефакт, прожила долгую насыщенную жизнь, чтобы оказаться, в итоге, на столе вивисектора от современного искусства.
Когда сто лет назад Дюшан создавал свои реди-мейды, он брал некую вещь и абсурдистски, элегантно дарил ей новое имя, производил акт имянаречения. За новым именем, впрочем, оставалась прежняя форма, которую всё ещё было видно. Сушилка для бутылок, пусть и названная ёжиком, всё ещё была сама собой, как и знаменитый писсуар.
У Руфл ситуация другая: она уничтожает чужую книгу. Пусть эта книга плохая или хорошая, пусть она издана огромным тиражом, но: в своём акте «сотворчества» с давно умершим писателем она полностью затирает его текст (в прямом смысле), вырывая из первоначального контекста одну или две фразы. Да, она создаёт что-то своё, но где здесь первоначальный автор?
Египетскую мумию достали из саркофага, в котором она пролежала три тысячи лет, освободили от бинтов, перемололи в порошок и съели. Конец истории.